А они так усердствовали, что готовы были не пускать к ней и Спивакова.
Я проводила ее в отель "Националь", куда попросила доставить ту икону с черной Мадонной. Джесси вошла в номер. Заплакала. А на следующий день приехала на репетицию в дурном настроении, потому что плохо спала. Дисциплина ее меня потрясла. Вечером на фестивале был один из самых привлекательных концертов Спиваков и Башмет играли вместе спустя пятнадцать лет, а в Большом театре Риккардо Мути, ее давний друг, дирижировал "Реквием" Верди с оркестром Ла Скала. Она собралась было пойти на Мути, мы достали билеты. В результате не пошла ни на Мути, ни на Башмета со Спиваковым. Осталась в отеле - работать и отдыхать.
Человек Джесси бесконечно одинокий, с явно не удавшейся личной судьбой, поэтому очень скрытный. Ни в одном таблоиде нельзя прочитать о подробностях ее личной жизни. Как выяснилось, даже ближайшие подруги ничего не знают.
Она - женщина, настолько обладающая чувством достоинства, что не позволит, чтобы ее жалели. Я знаю от близких ей людей, что она неоднократно пыталась садиться на диету. Будучи с ней рядом, я убедилась, что ест она, как малая птичка: ни масла, ни мяса, ни сладкого, только рыбу и овощи, все отварное и диетическое. Ей, как и любой женщине, мешает лишний вес, она жалуется, ходит к врачам-эндокринологам. Но она такая.
Джесси - будто бы человек без прошлого. Известно лишь, что, небогатая в молодости, она брала уроки вокала в Бостоне и подрабатывала бэби-ситтером. Сейчас Джесси очень помогает своей старенькой учительнице пения и школе, в которой училась. Но это информация закрытая. Норман очень сентиментальна, в своих спонтанных проявлениях она настоящая женщина. В единственный свободный вечер в Москве, перед тем как замолчать на сутки перед концертом, как раз после генеральной репетиции (это случилось после пресс-конференции, приведшей ее в бешенство, и только нежность ее к Спивакову и мое умение снять напряжение спасли положение), мы пошли все вместе ужинать в "Пушкинъ". Слава Богу, хозяин, мой друг Андрей Деллос, превратил банкетный зал в отдельный некурящий зал. В условиях ее контракта оговаривалось все, вплоть до качеств матраса и подушки, и в особенности проблема курения окружающих. Все это так называемые атрибуты жизни звезды. (Она говорит, что сделала список своих условий для того, чтобы люди не мучились, а могли заранее подготовиться к встрече и четко все знали. Даже шеф-повара в ресторане предупреждают заранее, чтобы она не ждала свое блюдо больше десяти минут. Не все соблюдается беспрекословно, и она сама уже не все помнит. Хотя курящая публика в Большом зале у нас намучилась. Я сама, спускаясь после концерта по лестнице, чтобы ехать на банкет, срывала надписи "Не курить!" - Джесси уехала перед нами, и я решила похулиганить. Во время ее пребывания в БЗК всех выгоняли курить на улицу под дождь. Один Спиваков курил в своей артистической: "Она не выносит дыма, а я не могу не покурить перед концертом!") За ужином в "Пушкине" мы обсудили ужасную переводчицу, низкий уровень музыкальной журналистики в Москве, хам-ские вопросы. Джесси немножко расслабилась, стала пародировать акцент Атланты, где она родилась. Потом ее подруга достала два очень оригинальных янтарных ожерелья, купленных в каком-то московском салоне, с тем чтобы Джесси выбрала, какое ей больше понравится. Она приложила одно, второе и решила:
- Думаю, я оставлю себе оба. Пойди завтра купи себе еще!
Женщина! До мозга костей.
Мы как-то остались с ней наедине.
- Мне очень интересно узнать, как ты с ним познакомилась. Расскажи мне все в деталях.
Когда меня журналисты спрашивают о знакомстве со Спиваковым, я говорю "нет", потому что невозможно снова и снова повторять одно и то же, но как я могла отказать Джесси Норман? Во время рассказа ее глаза моментально наполнялись слезами. В ней это сочетается - простота и осознание своего высокого предназначения. Как Жанна д'Арк, наверное, слыша голоса, всегда знала, что ей суждено спасти Францию, так и Джесси всегда понимала, что ее предназначение - петь. Сложись ее личная жизнь иначе - может быть, другой была бы и ее карьера. Но пока это настолько покрыто мраком тайны, что если когда-то она напишет воспоминания - это будет бестселлер.
После ее пения я словно заболела. Не могу никого слушать. Наверное, глупо. Но пока не могу. Недавно я была на концерте одного знаменитого певца, у которого есть все - слава, голос, опыт. Он пел Малера и не тронул ничего, кроме моих ушей. Благополучный счастливчик. Для того чтобы петь так, как Джесси Норман, надо, мне кажется, столько выстрадать, обладать такой внутренней красотой!
Мне показалось, что за всей этой массой тряпок, тела, кожи прячется душа маленькой негритянской девчушки, открывшей в себе Божий дар и несущей его в ладонях, словно боясь уронить. Некоторые вещи она поет так, что не веришь, что это голос живого человека.
Приехав в Москву, Джесси Норман выполнила свое обещание - дала открытую репетицию, которая в чем-то, может быть, даже была лучше концерта. Публика собралась другая. На концерте Джесси запретила фотографировать. И вот когда отзвучали последние звуки бисов, я вдруг поняла, что этот момент останется незапечатленным. Пока они со Спиваковым кланялись, я бросилась в ложу, где были спрятаны консерваторские фотографы, протащила их сквозь толпу. Охранник бросился ко мне со словами:
- Госпожа Спивакова, нельзя!
- Можно, теперь можно, она уже ничего не может отменить!
Я встала рядом с ними, чтобы она поняла, что фотографы - не чужие. После концерта она сначала не сказала, будет ли давать автографы. Потом минут сорок переодевалась, отдыхала. А когда решила: "О'кей, давайте, фотографы, автографы" - осталось человек пять, остальные разошлись.
- Как, это уже все? - она была явно разочарована, что поклонники с программками так быстро иссякли.
- Извини, Джесси, но полторы тысячи, которые томились у дверей твоей артистической, не дождались.
Во время званого ужина в ресторане "Кумир" она, которая все понимает, произнесла короткую речь:
- Будучи американкой, дочерью той страны, в которой множество людей делают свой выбор - финансово поддерживать искусство, - я очень приветствую, что в России появился этот фестиваль. Это значит, что есть люди, поддерживающие искусство, и я благодарю вас за это и особенно за то, что вы поддерживаете этого человека, - тут Джесси погладила Спивакова по голове. - Я надеюсь, что у этого фестиваля будет продолжение. Лично я себя уже на него снова пригласила.
На ужине она была очаровательна, разрешала себя фотографировать, болтала. А перед отъездом сказала мне:
- Твой муж - необыкновенный человек. Он так отличается от всего нашего музыкального мира, от псевдовеликих дирижеров, считающих себя гениями. Его отношение к музыке, понимание музыки, его тонкость меня так покорили, что я готова приехать когда угодно, чтобы выступать с ним. Я его полюбила.
Теперь мы перезваниваемся. Мы с Володей действительно не можем забыть тот концерт. Все знают, что у Джесси Норман необыкновенно высокий гонорар. Но по сути: как и чем измеряется гениальная певица Джесси Норман и соразмерно ли вообще наслаждение от ее искусства с денежными знаками?
ПИСЬМО МОЕМУ МУЖУ
Володенька!
"Когда-нибудь я начну наконец писать о тебе!" Сколько раз я уже говорила это, сколько раз суета, неумение собраться, донести до бумаги все, что заполняет душу, мысли, быт, усталость и лень отдаляли меня от этой минуты. Записать, не откладывая.
Нет, потом, не сейчас.
А иногда, ты знаешь, я просто боюсь начать писать о тебе.
Боюсь, потому что мне кажется, если начну писать, задохнусь от слез, от слов, от нежности и вдруг покажется, что это - итог, что дальше - ничего.
Передо мною сейчас две фотографии: ты в день нашей свадьбы и ты - сегодня. Я помню и не помню, вернее, уже не знаю (и знала ли вообще?) тебя тогдашнего, а сегодня... С тех пор как твое сегодняшнее лицо водрузилось моей собственной рукой (в виде фотографии в серебряной рамке) на письменный стол - пришел покой.
Говорят, когда уходит молодость, человек обретает то лицо, которое заслужил своей жизнью. Какое прекрасное у тебя лицо сегодня. В нем - все, что я так люблю в тебе: глубина, нежность, мудрость, дурачество, сила, незащищенность. У тебя высокий лоб, такие молодые, ласковые глаза и совсем белые волосы. Я, закрыв глаза, могу на ощупь скользить пальцем по носу, зная расстояние от переносицы до бровей, могу гладить еле видные веснушки, дотронуться до твоих губ - даже когда ты где-то там, в Кельне, в Челябинске или в Токио.
Я знаю на ощупь каждую мозоль на кончиках пальцев твоей левой руки - эти мозоли, необходимые скрипачу, натертые тысячами прикосновений к струнам, тысячами попыток снова и снова доказать самому себе... Кажется, что еще доказывать?
Никто не знает этого мученического, тревожного взгляда, порой мелькающего между ресниц, когда ты открываешь футляр со скрипкой.
Тысячеразовый, каждодневный ритуал.
Сколько раз я слышала эту фразу:
- Два дня не играл, уже руки как ноги, пальцы деревянные, я все завалю...
И как нечасто ты зовешь меня счастливым, нетерпеливым голосом:
- Послушай, правда хорошо звучит?
И я лечу, и сажусь рядом, и могу слушать всегда и еще столько же!
Уже нельзя посчитать, сколько вообще ты сыграл концертов: можно, наверное, заполнить этой непрерывной музыкой недели, месяцы, годы.
Как я знаю температуру твоих рук минут за десять перед концертом - эти десять влажных ледышек вместо пальцев. И нервно прикуриваемая сигарета, и невозможность с первого раза попасть запонкой в манжет...
Я хочу для тебя только одного - дороги, которой не видно конца, которая идет вверх и дальше, дальше, и чтобы время тебя не подгоняло...
Я благодарю тебя за счастье сопричастности ко всему, что есть - ты.
Я часто подшучиваю над твоей привычкой оснащать цитатами из классиков каждый твой рассказ, но не могу сейчас не прервать сама себя словами из любимого твоего Булата Окуджавы:
Не оставляйте стараний, маэстро,
Не убирайте ладони со лба...
20
